31 октября 2009 года ушёл из жизни заслуженный врач РФ Владимир Борисович Козлов. Ему было 63 года. Он уже тяжело болел, а слава о чудо-хирурге продолжала лететь по миру, и телефон домашний не умолкал: сотням ребятишек требовалась его помощь. Даже прикованный к постели, Козлов консультировал коллег, отвечал на звонки отчаявшихся мамочек. «Для него не было неоперабельных больных», – говорили о Владимире Борисовиче врачи и пациенты. Он порой делал невозможное. Когда в 1987–89 годах хирург вместе с женой Галиной Викторовной Смолянкиной работал в условиях гражданской войны в Мозамбике, ему приходилось «собирать по косточкам» детей, которые становились жертвами «растяжек» на дорогах. Хирург возвращал к жизни всех, кто попадал на его операционный стол. В Ульяновске он основал и возглавил детское хирургическое отделение в Заволжье.

Галя сидела насупленная на больничной койке и грызла ногти. Я искоса наблюдала за ней, не решаясь спросить, как там её ребёнок в реанимации. Два с половиной месяца назад она родила мальчика с патологией, и вот вчера состоялась третья по счёту операция: хирург терпеливо «кроил» младенцу новый пищевод.

В палату забежал мой трёхлетний сын. Не забежал – прополз на карачках вслед за машинкой, которой он помогал двигаться не только руками, но и губами: «взж-взж-ж-ж». Объехал по периметру комнату и снова скрылся за дверью.

– Ну, как там? – с сочувствием спросила я соседку. Она была моей ровесницей, но у меня, кроме сына, была уже 13-летняя дочь, а Галя в свои 36 лет чудом родила первенца.

– Откуда я знаю? Лежит: бревно бревном, – буркнула она.

Не успела я осмыслить значение странного ответа, как в проёме двери увидела хирурга: взгляд его, сосредоточенный и серьёзный, был направлен на Галю.

– Объясните, что с Вами происходит!

Я съёжилась от страха. Галя же, как ни в чём ни бывало, продолжала грызть ногти.

– Что всё это значит? – врач явно был расстроен и возбуждён.

– Мне не нужен ребёнок-инвалид, – сказала, как отрезала.

– Ребёнок не нужен? – хирург описал круг по периметру палаты – точно такой, какой несколько минут назад проделал мой сынишка с машинкой. Вместо машинки у врача – заведённые нервы. – Я три месяца латаю животик малышу, по пять, шесть часов в операционной, не разгибая спины, чтобы он жил!

– Мне не нужен больной ребёнок, – упрямо твердила Галя.

– А я для чего стараюсь! – хирург стукнул кулаком о подоконник – больно! – потряс кисть и добавил тихо, почти хрипло. – Я хочу, чтобы он был здоровым, нормальным человеком, и он будет таким. Будет!

Он не смотрел на мамашу – отвернулся к окну и тяжело дышал, дышал и молчал, с трудом сдерживая гнев, и это стопудовое молчание было выразительнее любых слов.

Галя прекратила грызть ногти: из правого её глаза выкатилась полноценная слеза. Теперь хирург стоял к ней лицом и смотрел с надеждой:

– Вот что, Галя, Вы ведь не девчонка, которая нечаянно забеременела и не знает, что делать с ребёнком. Вы шли к этому сознательно и долго, и знаете, что другой возможности родить, скорее всего, не будет. Я Вас прошу, умоляю: сцеживайте молоко! Малышу через пару дней оно понадобится. Я всё сделал, чтобы его спасти, – дальше всё зависит от Вас. Он резко оторвался от подоконника и почти выбежал из нашей палаты.

***

«Я всё сделал, чтобы его спасти», – эту фразу я уже слышала от хирурга два года назад, когда впервые оказалась у него в отделении с умирающим сыном…

– Да вы что? Я не Бог! Он же умирает, – вскрикнул, не видя меня, – поздно, поздно, я не в силах помочь…

Дальше я ничего не помню. Теряла я сознание или нет – трудно сказать. Можно держаться на ногах и при выключенном сознании. Чёрный квадрат – это состояние небытия. Когда весь мир – кромешная чернота, в которой нельзя выделить ни движущиеся, ни мёртвые предметы, где нет ни тела, ни души, ни любви, ни ненависти. Это страшнее ада.

Чёрный проём окна перед моими глазами. Но и эта составляющая реанимации отмечена мозгом случайно: тяжёлая рука хирурга опускается на моё плечо и выводит меня из забытья: я слышу его голос:

– Я всё сделал, чтобы его спасти. У меня срочная операция – ещё один тяжёлый ребёнок. Вернусь утром. Теперь всё зависит от тебя. Вот, держи, – он вкладывает мне в руку ледяную ладошку моего сына. – Очнись, собери все внутренние силы и читай молитвы – как умеешь…

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины...

И опять чёрный квадрат.

– Отче наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твое...

Сколько тянется ночь – не знаю: она провалилась в проём окна и растворилась в вечности маленькой, чуть заметной искрой.

– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится... Яко Ты, Господи, упование мое, вышняго положил еси прибежище Твоё...

Неожиданно искра вспыхнула посередине рамы и растянулась в тонкую поперечную полоску, похожую на молнию, которая то ярко светила, то пропадала. Вот она снова нарисовалась в квадрате окна чёткой линией и начала утолщаться…

Рассвет? – от страха вздрогнуло сердце и начало разогреваться – сильнее, сильнее – и вдруг закипело, задымилось. Рука судорожно сжалась, сдавив кисть малыша. Что это?

Не может быть: маленькая ладошка была тёплой!

Оцепенение сорвалось, и сознание вышло из-под контроля. Я бросилась к медсестре, спящей за рабочим столом: её голова покоилась прямо на стекле, под которым примостились рецепты и записочки.

Я схватила её за плечи и стала трясти. Сестричка легко меня оттолкнула и вмиг очутилась возле больного ребёнка, а я сползла по стеночке на пол, содрогаясь от клокочущего рыдания.

– Ну, чего ты, чего? Успокойся... Вот напугала, дурёха, – успокаивала она меня через несколько минут, – а я-то подумала... Всё хорошо, температура 39,2 – кризис прошёл. Давай укол тебе влеплю – легче станет.

– Не надо укол, мне уже легче.

– Тогда корвалолу накапаю...

***

И вот мы с сыном снова попали в отделение к хирургу Козлову, но теперь уже по незначительному поводу. Я видела, как сильно расстроился Владимир Борисович после разговора с моей соседкой по палате. Дверь его кабинета была приоткрыта: оттуда стелился густой сигаретный дым. Сам заведующий отделением метался из угла в угол.

– Не стоит так нервничать, – я всё-таки решилась открыть рот. – Сами же сказали: мальчик не будет инвалидом. Вы сделали всё, что от Вас зависело, – дело за мамашей.

Козлов, глядя на меня изумлённо, замер посреди кабинета.

– Да Вы... понимаете, каково мне? Ради чего я тружусь и упорствую? – он протянул вперёд жилистые кисти рук. – Я сделал невозможное, чтобы вернуть малыша к жизни. И что теперь? Родная мать отказывается от него! Если ребёнок не нужен матери, то кому он вообще нужен на этом свете? Зачем я вторгаюсь в природу?

Что я могла ему сказать? Разве можно найти слова утешения или благодарности врачу, который далеко «не Бог», но который, точно, – от Бога...

***

Перестройка... Полки магазинов совершенно пусты, а мне так хочется хоть как-то отблагодарить хирурга.

Собираю талоны на сигареты и встаю в длинную очередь, чтобы их отоварить. Смотрю на угрюмых людей, и вспоминаю слова одной бездетной дамы: «Хорошо, что я не родила. Кому нужны дети, если жизнь – г...» И Галю, конечно же, вспоминаю, и страшную ночь в реанимации, чёрный квадрат в окне, похожий на звериную пасть, поглощающую невинных младенцев.

Нет, нет, хватит лить слёзы – всё давно позади. Где-то там, в новеньком здании детской больницы, стоит на своём посту хирург и большими сильными руками выхватывает из пасти дикой смерти детишек, чтобы вернуть их напуганным матерям...

***

– Что это? – спрашивает дежурная у поста хирургического отделения, глядя на мой пакет.

– Владимиру Борисовичу передайте, – еле шевелю губами от страха.

– Не велит он ничего брать. Забирайте назад... Я же сказала: не велено! Женщина, Вы куда? Постойте...

На улице глубоко вдыхаю весенний воздух. Как хорошо, когда все живы...

***

Мне не хочется верить, что Владимира Борисовича Козлова больше нет. Мы с мужем бродим по кладбищу в поисках свежей могилы, и я мысленно разговариваю с Галей: «Как твой мальчик? Ему уже 18? Рослый и красивый, умный и, конечно же, любимый. Самый любимый... И нет для тебя дороже человечка на свете».

Мой супруг ушёл в сторону, а я вдруг вижу горящие розы на заснеженном бугорке – словно кровь вылилась из жил и застыла навеки. Вот, значит, где он, наш хирург…

Вечером звоню сыну в Москву: «Сходи в церковь, помолись за упокой души раба Божия Владимира...»

Господи, даруй ему Царствие небесное и Твоея бесконечныя и блаженныя жизни наслаждение...

Ольга Шейпак

"Мономах", №4(59), 2009 г.